Неточные совпадения
— Лежала на
столе четвертка
чистой бумаги, — сказал он, — да не знаю, куда запропастилась: люди у меня такие негодные! — Тут стал он заглядывать и под
стол и на
стол, шарил везде и наконец закричал: — Мавра! а Мавра!
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более
чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со
стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
И вот Клим Иванович Самгин сидит за
столом в светлой,
чистой комнате, обставленной гнутыми «венскими» стульями, оклеенной голубыми обоями с цветами, цветы очень похожи на грибы рыжики.
— Врешь, переедешь! — сказал Тарантьев. — Ты рассуди, что тебе ведь это вдвое меньше станет: на одной квартире пятьсот рублей выгадаешь.
Стол у тебя будет вдвое лучше и
чище; ни кухарка, ни Захар воровать не будут…
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на
столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности,
чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
В доме, заслышав звон ключей возвращавшейся со двора барыни, Машутка проворно сдергивала с себя грязный фартук, утирала чем попало, иногда барским платком, а иногда тряпкой, руки. Поплевав на них, она крепко приглаживала сухие, непокорные косички, потом постилала тончайшую
чистую скатерть на круглый
стол, и Василиса, молчаливая, серьезная женщина, ровесница барыни, не то что полная, а рыхлая и выцветшая телом женщина, от вечного сиденья в комнате, несла кипящий серебряный кофейный сервиз.
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный
стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их в лучи поэзии; я буду видеть одно
чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
Чрез полчаса мы сидели в
чистой комнате отели, у камина, за
столом, уставленным, по английскому обычаю, множеством блюд.
На станциях большею частью опрятно, сухо и просторно:
столы, лавки и кровати — все выстругано из
чистого белого дерева.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном
стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала бумага
чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но
чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным
столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких,
чистых и корректных господ, которые сидели за
столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как бы устранить всех опасных.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный
стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была
чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Федор Павлович, например, начал почти что ни с чем, помещик он был самый маленький, бегал обедать по чужим
столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей
чистыми деньгами.
— Нет, гладкой,
чистой, на которой пишут. Вот так. — И Митя, схватив со
стола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку и сунул в жилетный карман. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и взял ящик в руки. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся.
Напротив, с сердцем высоким, с любовью
чистою, полною самопожертвования, можно в то же время прятаться под
столы, подкупать подлейших людей и уживаться с самою скверною грязью шпионства и подслушивания.
Ни одна суздальская картина не залепляла
чистых бревенчатых стен; в углу перед тяжелым образом в серебряном окладе теплилась лампадка; липовый
стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов.
Трактир «Собачий рынок» был не на самой площади, а вблизи нее, на Неглинном проезде, но считался на Трубе. Это был грязноватый трактирчик-низок. В нем имелся так называемый
чистый зал, по воскресеньям занятый охотниками. Каждая их группа на этот день имела свой дожидавшийся
стол.
Благодаря ей и верхнюю,
чистую часть дома тоже называли «дыра». Под верхним трактиром огромный подземный подвал, куда ведет лестница больше чем в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и грязные. Посередине
стол, над которым мерцает в табачном дыме газовый рожок.
В зале второго этажа для «
чистой» публики, с расписными стенами, с бассейном для стерлядей, объедались селянками и разными рыбными блюдами богачи — любители русского
стола, — блины в счет не шли.
Я охотно зашел в холостую квартиру учителя. На
столе стоял самовар. Андрусский заварил чай, покрыл чайник
чистой салфеткой и протянул мне номер «Голоса».
Когда я воротился к деду, мать сидела за
столом, одетая в
чистое сиреневое платье, красиво причесанная, важная по-прежнему.
Возница привез меня в Александровскую слободку, предместье поста, к крестьянину из ссыльных П. Мне показали квартиру. Небольшой дворик, мощенный по-сибирски бревнами, кругом навесы; в доме пять просторных,
чистых комнат, кухня, но ни следа мебели. Хозяйка, молодая бабенка, принесла
стол, потом минут через пять табурет.
В углу столовой на четыреугольном
столе, покрытом
чистой скатертью, уже находились прислоненные к стене небольшие образа в золотых окладах, с маленькими тусклыми алмазами на венчиках.
Суббота была обычным днем докторского осмотра, к которому во всех домах готовились очень тщательно и с трепетом, как, впрочем, готовятся и дамы из общества, собираясь с визитом к врачу-специалисту: старательно делали свой интимный туалет и непременно надевали
чистое нижнее белье, даже по возможности более нарядное. Окна на улицу были закрыты ставнями, а у одного из тех окон, что выходили во двор, поставили
стол с твердым валиком под спину.
— Поверьте, господа, что душой отдыхаешь среди молодежи от всех этих житейских дрязг, — говорил он, придавая своему жесткому и порочному лицу по-актерски преувеличенное и неправдоподобное выражение растроганности.Эта вера в святой идеал, эти честные порывы!.. Что может быть выше и
чище нашего русского студенчества?.. Кельнер! Шампанскава-а! — заорал он вдруг оглушительно и треснул кулаком по
столу.
Я не мог, бывало, дождаться того времени, когда дядя сядет за
стол у себя в комнате, на котором стояли уже стакан с водой и
чистая фаянсовая тарелка, заранее мною приготовленная.
— Выпьемте, а то обидится, — шепнул Миротворский Вихрову. Тот согласился. Вошли уже собственно в избу к Ивану Кононову; оказалось, что это была почти комната, какие обыкновенно бывают у небогатых мещан; но что приятно удивило Вихрова, так это то, что в ней очень было все опрятно:
чистая стояла в стороне постель,
чистая скатерть положена была на
столе, пол и подоконники были чисто вымыты, самовар не позеленелый, чашки не загрязненные.
Против каждого сиденья была положена пачка
чистой бумаги и карандаш; центр
стола занимали две стопки разных юридических книг, нужных для справок: горный устав, сборник узаконений о крестьянах, земское положение и т. д.
Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но
чистая, — это сразу бросалось в глаза. Из-за печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и исчезла. В переднем углу на
столе горела лампа.
Осадчий, сидевший один во главе
стола, приподнялся и стал на колени. Постучав ножом о стакан и добившись тишины, он заговорил низким грудным голосом, который сочными волнами заколебался в
чистом воздухе леса...
Жилище батарейного командира, которое указал ему часовой, был небольшой 2-х этажный домик со входом с двора. В одном из окон, залепленном бумагой, светился слабый огонек свечки. Денщик сидел на крыльце и курил трубку. Он пошел доложить батарейному командиру и ввел Володю в комнату. В комнате между двух окон, под разбитым зеркалом, стоял
стол, заваленный казенными бумагами, несколько стульев и железная кровать с
чистой постелью и маленьким ковриком около нее.
Перед диваном, на круглом
столе, покрытом
чистой скатертью, возвышался наполненный душистым шоколадом, окруженный чашками, графинами с сиропом, бисквитами и булками, даже цветами, — огромный фарфоровый кофейник; шесть тонких восковых свечей горело в двух старинных серебряных шандалах; с одной стороны дивана вольтеровское кресло раскрывало свои мягкие объятия — и Санина посадили именно в это кресло.
Посреди большой гостиной комнаты, оклеенной отменно старыми голубыми обоями, сдвинуты были два
стола и покрыты большою скатертью, не совсем, впрочем,
чистою, а на них кипели два самовара.
В комнате его был довольно большой письменный
стол и несколько соломенных плетеных стульев, кровать с весьма
чистыми одеялом и подушками и очень крепкий, должно быть, сундук, окованный железом.
Квартира Лябьевых в сравнении с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет блестел; в окна через
чистые стекла ярко светило солнце и играло на листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы; на
столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые с прекрасной живописью лампы; мебель была обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в неделю устраивались у Лябьева.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только что не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый
стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт
чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
«Аще, — подумал он, — целому стаду, идущу одесную, единая овца идет ошую, пастырь ту овцу изъемлет из стада и закланию предает!» Так подумал Иоанн и решил в сердце своем участь Серебряного. Казнь ему была назначена на следующий день; но он велел снять с него цепи и послал ему вина и пищи от своего
стола. Между тем, чтобы разогнать впечатления, возбужденные в нем внутреннею борьбою, впечатления непривычные, от которых ему было неловко, он вздумал проехаться в
чистом поле и приказал большую птичью охоту.
Вставая утром, он не находил на обычном месте своего платья и должен был вести продолжительные переговоры, чтобы получить
чистое белье, чай и обед ему подавали то спозаранку, то слишком поздно, причем прислуживал полупьяный лакей Прохор, который являлся к
столу в запятнанном сюртуке и от которого вечно воняло какою-то противной смесью рыбы и водки.
В единственной
чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой
стол, покрытый загаженным сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым в нее пером; в восточном углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Но она, тонкая сия лукавица, заметив сие мое упущение, поправила оное с невероятною оригинальностью: час тому назад пришла она, положила мне на
стол носовой платок
чистый и, поцеловав меня, как бы и путная, удалилась ко сну.
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда. На небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла
стол в соседней комнате белою скатертью и поставила на нем свечи в
чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было
чистое помещение сурового типа и так невелико, что между
столом и койкой мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
В это время старуха разостлала на
столе чистое полотенце с вышитыми концами и поставила на него дымящийся горшок.
— Проклятая баба… — ворчал Пепко, подходя к письменному
столу и вынимая из письменного прибора вторую,
чистую чернильницу. — Вот из чего придется пить водку. Да… А что касается пива… Позвольте…
Застаю в не особенно
чистой комнате небольшого, довольно полного брюнета, лет сорока двух, скоро пишущего что-то за ломберным
столом.
Афраф, стройный, с седыми баками, в коломенковой ливрее,
чистый и вылощенный, никогда ни слова не говорил за
столом, а только мастерски подавал кушанья и убирал из-под носу тарелки иногда с недоеденным вкусным куском, так что я при приближении бесшумного Афрафа оглядывался и запихивал в рот огромный последний кусок, что вызывало шипение тетенек и сравнение меня то с собакой, то с крокодилом.
Стол против красного угла был покрыт
чистым рядном; посреди
стола возвышался пышный ржаной каравай, а на нем стояла икона, прислоненная к липовой резной солонице, — икона, доставшаяся Глебу от покойного отца, такого же рыбака, как он сам.
А состряпав обед, убирала комнату, мылась, одевала
чистое платье и садилась за
стол к окну чинить что-нибудь из одёжи.
От этой жизни он очнулся в сумрачном углу большой комнаты с низким потолком, за
столом, покрытым грязной, зелёной клеёнкой. Перед ним толстая исписанная книга и несколько листков
чистой разлинованной бумаги, в руке его дрожало перо, он не понимал, что нужно делать со всем этим, и беспомощно оглядывался кругом.